Было тихо и пасмурно. Вершины Буреинского хребта вначале надвинули белоснежные шапки, а после этого кто бы мог подумать рассосались в снежном мороке. Ноябрьское сероватое небо опустилось так невысоко, что, казалось, его вот-вот проткнут островерхие обедали и лиственницы.

Крупные снежные хлопья утомилось спускались на хвою деревьев, цеплялись за обнаженные ветки кустарников, нежно ложились на тесно закованную в лед таежную реку, по ней я теснее 5-ый час шел на лыжах.

Звериные отпечатки еженедельной давности, абсолютно запорошенные снежным покровом; многое они были мне знакомы, и я не особо приценивался к ним, мысля о грядущей невыносимо длинноватой зимней ночи, которую понадобиться провести в палатке.

...Свежий отпечаток солидного зверька я заметил издали, так как на речной глади был особо виден. Он принадлежал рыси, коя оставила его в недалеком прошлом, найдя мое наличие непростительно поздно. Рысь несчетными прыжками умчалась вниз по реке, не сообразив спросонья, что еще надежнее бы было тихо и незначительно ретироваться в близкий насыщенный ельник. Тогда бы я имел возможность не увидеть следы ее сильных лап и прошел бы мимо, а сейчас был одержим рвением узреть данного зверька.

В том месте река, огибая длинноватую пологую сопку с седловиной, делала пятикилометровую петлю; данный путь мне получилось урезать, перейдя через седловину. А спустя четверть часа, промокший, уставший, я убежал к реке, отыскал скрытое место и притаился, вооружившись биноклем.

Рысь я обнаружил издалека. Она шла в мою сторону с легкостью, тихо-мирно и нерасторопно, иногда останавливаясь, прислушиваясь к шорохам и принюхиваясь к ароматам леса. Движения данной большой лесной кошки были абсолютно бесшумны, дивно изящны и в одно и тоже время сильны. Она подходила то к 1 берегу речки, то к иному, порой вспрыгивала на него и пропадала в густом кустарнике или под кронами елей на несколько минут.

А как скоро меж нами оставалось менее полусотни метров, она застыла навечно, уставившись в некую точку на скалистом яре, обернувшись ко мне боком и всем имеющимся видом разговаривая: наблюдаете на меня и восторгайтесь.

В бинокль я детально рассмотрел мускулистое поджарое тело рыси на длинноватых ногах, краткий, как будто обрубленный хвост, не тяжелую голову с благовидной мордой: немалые желтоватые глаза с темными зрачками, приближенные белоснежной полосой, треугольные уши с черной кисточкой на вершине, длинноватые «бакенбарды», серебристо-белесая шерсть на щеках, пятнистый орнамент на лбу и темени, строгий разлет ясных длинноватых усов, темная прорезь рта.

Удивительно изящного рисунка меховой покров: искрящие серо-буроватые пятнышка на спине, белоснежное пузо, ноги с темным крапом.

При не тяжелых перемещениях воздуха крепкий податливый волос шевелится, переливаясь и искрясь. От всей ее фигуры веяло невозмутимым спокойствием, полной уверенностью, ощущением личного плюсы.

В некоторое мгновение рысьи глаза уставились в объективы моего бинокля, и я застыл, в том числе и дышать закончил. Но через немного секунд рысь закрыла глаза и отвернулась в иную сторону.

Тогда она, учуяв что-нибудь, пружиня и приседая, медлительно зашагала к яру; смотря на ее перемещения, я снова решил, что она чрезвычайно проворный и опытнейший охотник.

Рысь скрылась в лесу, а я еще длительное время вспоминал ее.

Я ждал ее новейшего выхода в свет тут, не шевелясь и чуток дыша, и скоро услышал звуки быстрых прыжков, отчаянной борьбы 2 зверей и предсмертного клика кого-то из их. Судя по всему, вопила кабарга.

К месту разыгравшейся разве что не на моих очах драмы я подходил совершенно тихо, хотя рысь все таки рассмотреть как надо не получилось — она услышала мои шаги и укрылась. Ее контур мелькнул пару раз меж деревьями и словно растворился в сумраке леса.